Мой первый бой. (Из книги П.П. Полякова "Моя жизнь")

Мой первый бой

(Глава из книги ветерана ВОВ Петра Петровича Полякова «Моя жизнь»)

На конференции «большой тройки» (США, Англия, СССР) в 1945 году в Ялте очередной раз встал вопрос об открытии союзниками второго фронта в северной части Франции против фашистской Германии.

Франклин Рузвельт задал Иосифу Виссарионовичу Сталину вопрос: «После разгрома Германии можно рассчитывать на помощь Красной Армии в разгроме Японии?». Сталин ответил: «Господин Рузвельт, не сомневайтесь. Не успеют остыть стволы пушек на Западе, как мы начнем – на Востоке». Настал тот день. Советское правительство 8 августа 1945 года объявило войну Японии. И моя история неразрывно связана с этим событием.

  Итак, наш 627-ой стрелковый полк находится на расстоянии одного километра от границы Китая. Ждут японцы нас или не ждут? В сотый раз проверяю себя, всё ли при мне: индивидуальный стерильный бинт в заднем кармане брюк, в переднем маленьком кармашке – «медальон» с домашним адресом, две гранаты «лимонки» в чехле на поясе, тут же фляжка с водой, малая лопата, штык, карабин, каска, рядом 82-миллиметровый ствол миномета. Портянки, кажется, ладно перемотаны, все хорошо на мне закреплено, при движении не бряцает. Подходит полночь. Пора в путь! Через некоторое время мы достигаем границы, ползем… Кто-то из солдат полушепотом произносит: «Граница». В голове звучит: «Чужая граница!». Чудно, но по спине пробегает холодок, как в детстве, когда в колхозном огороде бабка Селезниха гоняла нас за кражу огурцов... О том, что это чужая граница напоминают встречающиеся на пути противотанковые заграждения.

 Внезапно, с левой стороны затрещал пулемет. Явно японский: выстрелы редкие, утверждающие: тут, тут, тут. Скорострельность нашего «Максима» гораздо больше. Я бросаю взгляд в сторону стреляющего японского пулемета. В этот миг взвивается ракета, разрезая темноту, и над землей четко вырисовывается японский ДОТ[1], извергающий смерть. Я успеваю разглядеть, что наша пехота залегла в этом районе, а немного дальше, пригнувшиеся солдаты преодолевают противотанковые заграждения. Многие из них уже находятся в тылу ДОТа. Мы приостанавливаемся, но, услышав четкую команду командира взвода Чаузова: «Вперед, ребята, вперед, не мешкать!», вновь ускоряем шаг. Совсем скоро японский пулемет умолкает, все чаще раздаются взрывы и взлетают ракеты разного цвета.

Наш стрелковый батальон проходит противотанковые заграждения без особого сопротивления со стороны японцев. Мы видим, как небо все чаще вспыхивает заревом взрывов, разрывающих темноту; ракеты, взлетающие в небо, освещают бегущих солдат.

Танки и тяжелая артиллерия (120-миллиметровые минометы,152-миллиметровые пушки-гаубицы, самоходные пушки СУ-100, Катюши и другая техника), которые раньше двигались к границе вместе с нами, изменили свое направление, и пошли в обход противотанковых заграждений. Наш полк теперь состоит только из стрелков: пулеметчиков и минометчиков. В моей памяти молнией проносятся слова из инструкции: «Там, где пройдет солдат, там побывает 82-миллиметровый миномет». Искру воспоминаний прогоняет тревожная команда Чаузова: «Вперед, ребята, вперед!». Я часто перебрасываю ствол миномета с одного плеча на другое. Стараемся расчетом[2] держаться вместе. Только бы выдержать! Только бы не подвести! Плечи ноют, вспухли, я подкладываю на плечи пилотку, становится несколько легче. Как я не догадался сделать это раньше? Подходит Куликов:

– Давай поменяемся, возьми мою двуногу, а я понянчу ствол, уж очень тебе неудобно.

– Кулик, ты настоящий друг! – обрадовался я. Теперь я несу двуногу-лафет, а Куликов – ствол. Но большого облегчения я не чувствую. Ремни двуноги врезаются в тело, и я периодически приподнимаю их руками, чтобы дать плечам отдых.

Внезапность - залог победы!

Перед нами стоит задача: пройти 20 км и с ходу штурмовать город Дунин. Надо поторопиться и сделать это, пока город спит, ведь внезапность – залог победы. И матушка-пехота спешит, топает, а время не просто летит, а с каждой секундой ускоряет свой бег! Как же задержать восход солнца? Как продлить непроглядную тьму? В детстве я любил восход и боролся со сном, чтобы встретить солнце. А сейчас? Замри! Остановись мгновение!... Но восток неумолимо светлеет, гаснут звезды. И вот уже виден город, а перед ним – небольшая речушка.Наш батальон наступает с северной стороны. Забегали телефонисты с катушками...и началось…

Поступает команда: «Минометчики! К бою!». Это Чаузов, командир нашего взвода, командует всей ротой. Почему не видно командира роты и командиров взводов: может так задумано, или так сложилась ситуация?

Мозг отключается, слышу только команды:

– Ориентир номер один, правее 1,20 (один, двадцать)!

Вся рота докладывает о готовности.

– По десять снарядов каждому расчету… ОГОНЬ!

 И полетели первые мины по живым целям, по японским казармам…

После внезапного минометного обстрела третья стрелковая рота, легко преодолев речную преграду, с криком «Ура!» стала штурмовать японские казармы. Заговорил наш пулемет.

Нам поступила новая команда: «Взять минометы на вьюки и занять новую огневую позицию». Мы продвигались вдоль реки, не заходя в воду. В районе казарм, где штурмовала наша пехота, взвыла сирена, оповещая о тревоге, за ней вторая, третья…

Вскоре, по всему городу тревожно надрывались японские сирены. Когда завыли и в южной части, мы поняли, что в городе появились наши танки Т-34 и самоходные пушки СУ-100 (самоходная установка со 100-миллиметровой пушкой), которые обошли противотанковые укрепления и зашли с юга. В центре города японцы оправились от шока и задержали продвижение нашей пехоты. На помощь пехоте спешили танки и самоходные пушки. Мы, минометчики, увидели переход через реку, состоящий из двух досок шириной в 40 см. Лейтенант торопил: «Быстро через реку!». Мы побежали. Когда я был на середине мостика, впереди меня стали падать в воду раненые солдаты. Явно, мостик простреливался снайпером. Я остановился, но идущие сзади меня зашумели: «Вперед, минометчик, не тормози!». Я несколько замешкался: прыгнуть в воду со стволом – высоко, можно спину сломать; бросить ствол в воду? – можно не найти его потом или разбить казенник ствола. Цепочка солдат стояла на мостике, покачиваясь и держась друг за друга, они злобно смотрели на меня. Я, разворачиваясь со стволом на плече, рискуя каждую секунду свалиться с мостика, медленно пошел вперед. Доходя до того места, где падали солдаты от японского снайпера, засеменил ногами, ожидая выстрела, но его не последовало, и я постарался быстро пройти мостик. Укрывшись от снайпера за домом, я стал поджидать своих минометчиков.

На Виллисе подъехал командир батальона Румянцев. Я обратился к нему:

– Товарищ майор, в соседнем здании японский снайпер. Он калечит наших солдат.

Рядом с ним стоял лейтенант. Румянцев быстро отдал приказ:

–Товарищ лейтенант, срочно убрать снайпера!

– Есть, убрать снайпера! – отчеканил тот.

Четыре солдата во главе с лейтенантом, определив, откуда идут выстрелы, ушли на операцию. Здание было совсем рядом, поэтому времени на выполнение приказа потребовалось немного. Мы наблюдали за этим домом. Вдруг вывалилось окно, и через него двое наших разведчиков вынесли на руках снайпера. И я впервые увидел так близко живого японца. Когда разведчики поставили его перед майором на ноги, он внезапно вырвал автомат у одного из них… Но в доли секунды Румянцев выхватил из кобуры пистолет и в упор расстрелял снайпера. Японец согнулся, постоял 2-3 секунды и рухнул у его ног. Взволнованный майор, от неожиданной ситуации, долго не мог вложить пистолет в кобуру. Наверное, это был первый убитый японец на его счету.

Стали появляться группы пленных японцев по 20-30 человек. Удивительно, все были одинаковые: грязные, небольшого роста, круглолицые, с испуганными глазами, одетые в летние костюмы бежевого цвета, и обутые в легкую обувь, похожую на наши кроссовки. В детстве, в связи с событиями на Востоке (бои в 1938 году в районе озера Хасан, в 1939 году – у реки Халхин-гол), я читал много литературы про японцев. Вот они – живые, такие, какими я их представлял.

Подошел Кулик.

– Как ты прошел по трапу? – задал я ему вопрос.

– Трап обстреливался снайпером, и все побежали в брод через реку. Видишь, у меня мокрые ноги. Давай зайдем в помещение я переобуюсь, и подождем Погарского с опорной плитой. Мы не можем стрелять без плиты.

Как на зло, солнце уже жарило во всю мощь. Идущие танки добавляли жару выхлопными газами.

Мы зашли в светлое помещение. Кулик сел на пол переобуваться. На столе лежал маленький цветной зонтик. Рядом со столом, на стене, висел телефон. Несколько книг, написанных японскими иероглифами, валялись под столом. Я стал рассматривать удивительно красивый зонтик. Кулик, сидя на полу, чертыхался, ругал свои ноги. На обеих пятках были пузырьки мозолей величиной с горошинку. Он заметил, что в моих руках зонтик, попросил:

– Дай зонтик, я подмотаю под портянку.

Я возмутился:

– Да ты что! Сдурел? Такую красоту разорвать под портянку?

Мой отказ послужил поводом для морали:

– Ты для друга жалеешь зонтик?! …, – и поехал и пошел…

– Где ты набрался таких слов? Я для тебя хуже японца! – завершил я и бросил ему зонтик.

Нет ничего важнее для пехоты, чем «исправность ног»

Кулик заулыбался, и, разрывая зонтик зубами, стал делать из него ленточки. Я вспомнил за свои ноги, и почувствовал дискомфорт правой ступни. Сел на пол, быстро разулся, развернул портянку и увидел на пятке кровавую мозоль. Меня кинуло в жар. У меня мозоль?! Мозоль у того, кто хвалился, что умеет беречь ноги, умеет ухаживать за ними, у того, кто многим читал мораль о сохранности ног, приводя в пример слова А.В. Суворова: «Солдат должен держать голову в холоде, желудок в голоде, а ноги в тепле» ?! Нет ничего важнее для пехоты, чем «исправность ног». Мозоль – это закон подлости, предательства. Ультиматум мозолю: «Протрись ты хоть до самой кости, я никому о тебе не скажу, и никто о тебе ничего не узнает, даже лучший друг Кулик». Сопя от досады, я перемотал портянки на обеих ногах. Кулик заметил, что я умолк, спросил:

– Ты обиделся на меня, что я порвал зонтик?

– Да нет, я волнуюсь о минометчиках, где лейтенант Чаузов и Погарский, – слукавил я.

– Не волнуйся. Мы видели, где ты остановился, и лейтенант сказал всем собираться на том месте. Посмотри в окно, вон уже стоят Прянишников, Галимулин, Щурков и сержант Быков. Мы немножко подождем и пойдем туда.

– Хорошо, – обрадовался я.

Зазвонил телефон. Мы переглянулись с Куликом. Что это? Весь город Дунин заволокло дымом, южная его сторона – в огне, в воздухе летает зола от взорвавшегося склада с горючим, грохочут пушки, рвутся снаряды, тучей мчатся танки, лязгая гусеницами, и работает японская связь?! Мы стоим у телефона в нерешительности: брать трубку или не брать? Телефон, закрепленный на стене, несколько отличается от нашего: микрофон встроен в коробку аппарата, а телефонная трубка в форме груши висит на рычаге. Мы мешкаем. Телефон настойчиво звонит, требуя ответа.

– Кулик, это тебе из Пензы мама звонит. На грушу, прикладывай к уху и слушай.

Кулик в нерешительности берет трубку, прикладывает к уху, сопит носом в микрофон. Потом передает трубку мне:

– На, не понимаю, что они говорят.

Я беру трубку, слушаю и тоже молчу. Без перевода можно понять: японец слышит нашу возню и требует ответа, если бы он мог, то заругался бы на русском языке.

– Кулик, японец говорит на пензенском языке, скажи ему по-пензенски: «Чай то корова пила, а брюхо холодное».

Кулик хватает трубку и кричит в микрофон:

– Япошка, а не пошел бы ты на халяву? – а мне говорит – А ну-ка, теперь слушай.

Мы приложили свои уши к трубке и услышали, как перепуганный японец бросил трубку и, удаляясь от аппарата, в истерике кричал: «Руссе! ...Руссе!..»

В окошко мы увидели, как на Виллесе подъехал наш генерал Петька-Мамай (так он называл себя сам) с двумя автоматчиками. Он сидел на переднем сидении и держал автомат. Мы с Куликом поспешили доложить ему о разговоре по телефону. И добавили:

– Товарищ генерал, а Вы не хотите поговорить с японцами?

– А, Румяновцы... – признал он нас, а потом повернулся к сидевшим автоматчикам и отдал приказ:

– Убрать связь!

Автоматчики выскочили из автомашины, остановили танк, проезжающий мимо, указали на деревянные столбы с проводами связи. Столбы поддались танку в считанные секунды, как спички, а проволока порвалась легко, словно паутина. Справившись с нетрудным заданием, танк ушел в северную часть Дунина, где еще шел бой.

Вскоре прибыла вся рота минометчиков во главе с лейтенантом Чаузовым. Выбрали удобную позицию. С наблюдательного пункта Чаузов стал получать координаты по уничтожению огневых точек противника. Огневые точки то исчезали, то появлялись вновь.

В южной части города взрывы не были слышны, но емкости с горючим продолжали взрываться и вместе с горящими постройками наполняли дымом все вокруг. В северной части – японцы успели закрепиться и оказывали ожесточенное сопротивление. Теперь все танки и артиллерия передвигались в северную часть Дунина. Мы, минометчики, постоянно получали новые координаты от лейтенанта Чаузова и беспрерывно опускали мины в стволы минометов. Гул артиллерии, проходящих танков и наших 82-мм минометов перегрузил наши ушные перепонки. Чтобы как-то уменьшить нагрузку на уши, мы работали с открытыми ртами. Стволы минометов накалились до такой степени, что случайное прикосновение к ним одежды меняло ее цвет.

Стояла сорокоградусная жара, к ней добавлялась жара нагретых стволов пушек и проходивших газующих танков. В горле першило от дыма, и пересохло во рту. Все было в движении. Казалось, что этот ад никогда не кончится. В голове не было ясных мыслей. Воспринимались только команды Чаузова…

Но на земле все имеет свой конец, свое начало. И долгожданный конец первого боя за город Дунин настал. Только жара неумолимо продолжалась. Потянулись колонны пленных японцев. Мы снялись с огневых позиций, вышли на центральную улицу и медленно стали покидать город. Как из-под земли появились китайцы, выстроились вдоль дороги женщины, мужчины, дети; почти каждый из них держал на голове ослепительно-белую фарфоровую чашу с холодной водой. Все предлагали нам попить, и этот соблазн усиливал жажду.

Каждый из нас знал правила, сколько и как пить воду. При походе, особенно в жару, нужно было небольшим количеством воды прополоскать горло, а затем выпить не больше трех глотков. Но далеко не всякий мог сдержаться. Поэтому, при походах наполнять фляжки водой из водостоков посылали тех, кто мог управлять собой. Я относился к таким солдатам. Когда, в очередной раз, я приносил фляжки с водой и раздавал солдатам, они завидовали мне, а Кулик спрашивал:

– Скажи правду, сколько выпил воды?

Я отвечал:

– Правда-правда, прополоскал горло и украл из фляжки три глотка. С нами же ходит контроль, сержант Павлов. Пьем мы по очереди, он смотрит на шею и если «яблочко» (кадык) дернется четыре раза, то на следующий раз он этого товарища в команду водоносов не возьмет. А мне в этом походе ценно то, что я могу у водоема намочить голову!

– Я тебе тоже скажу «правду-правду». Все это ты сочиняешь, а говоря по-пензенски – брешешь.

– Я знал, что ты так скажешь. Вот так, больше у меня об этом не спрашивай. Пью, сколько хочу.

Этот разговор состоялся в мирное время, в походе. А сейчас война, мы заняли город. Это наверняка можно обмыть, если не водкой, то хотя бы холодной водой. Солдаты постоянно выходили на обочину наслаждаться холодной водой и снова становились в строй. Никто не делал никаких замечаний, не считал трех глотков по вздрагиванию «яблочка». Кулик второй раз вышел из строя, вернувшись, посмотрел на меня, сделав довольную морду. Я молча шел, шел… Внутреннее сознание кричало: «Ты издеваешься над своим организмом, мучаешь себя! Зачем?». Я снова посмотрел на Кулика и вышел из строя, тем самым показывая, что я не белая ворона, я – как все. На обочине дороги заметил девочку лет семи с огромной фарфоровой чашей на голове. Девочка заметила меня и пошла мне навстречу. Я схватил чашу с ее головы и стал жадно пить. Вода была настолько холодная, что кололо зубы. В голове стучала мысль: «Нельзя пить много», но я пил. С огромным усилием оторвал чашу от губ, остаток воды вылил на голову. Отдал чашу девочке, она торжествовала, крича: «Банзай! Банзай!», что значило «Ура!».

Мы продолжали двигаться на окраину города. От большого количества выпитой воды я мгновенно сделался мокрым. Гимнастерка прилипала к спине, плотно облегая все тело. Я чувствовал, как силы покидали меня. Движения рук и ног стали вялыми. Я посмотрел на окружающих – все сникли, не шли, а тянулись, медленно переставляя ноги. Где же мой бравый Кулик? Вот он движется с опущенной головой и повисшими, как плети, руками, смотрит на меня безразличным взглядом, продолжая топать. Я молча пристроился к нему. Почему так неожиданно покинули силы? Конечно от излишка выпитой воды. Жажда по-прежнему мучила, во рту все пересохло. Последние шаги, и мы – за чертой города, но это нас не спасает. Солнце безжалостно палило, выжигая из нас последние силы.

Неожиданно мы услышали команду: «К бою!»

Неожиданно мы услышали команду: «К бою!». Не веря своим ушам, мы растерянно смотрели друг на друга. Впереди идущие пехотинцы залегли, стали слышны отдельные выстрелы. Мы увидели японцев, которые вышли из города, и, сгруппировавшись, пошли в контратаку. Шли они с винтовками наперевес, примкнутые штыки зловеще сверкали на солнце. Слабым голосом я дал команду: «Кулик, к бою…». Кулик воткнул двуногу-лафет в землю и упал, двунога постояла несколько секунд и рухнула рядом. Я стал искать Погарского с плитой, его нигде не было. Не видно было и лейтенанта Чаузова, не было никаких команд. Мысли путались. Кулик по-прежнему молчал. Я опустился на колени рядом с ним, стал его теребить, перевернул на спину. Глаза у Кулика были закрыты, он тяжело дышал. Очевидно, он потерял сознание. «О Боги! Что делать?».

Внезапно все вздрогнуло от грома, настоящего грома! С изумлением я поднял к небу глаза, оно было чистым, по-прежнему дышало жарой. Что это было? Гром среди ясного неба?!. Я как во сне смотрел на перепуганных японцев. Первые снаряды упали в толпу впереди бегущих, затем частые взрывы рассыпались по всему полю. Пыль, как дымовая завеса, закрыла все. Постепенно она стала оседать на землю, начали вырисовываться бегущие по одному в разные стороны японские солдаты. Скоро мимо нас прошла «Катюша», за ней вторая, третья… Это они обработали снарядами несколько гектаров земли, уничтожили японские цепи, спасли наши жизни…

Наступила небольшая пауза. Я перетащил Кулика в тень, он продолжал «спать», даже порою всхрапывал. Место, где мы укрылись от солнца, было удобно для встречи с нашими минометчиками, которые выходили из города и присоединялись к нам. Не видно было командира взвода лейтенанта Чаузова, а мы без него, как слепые котята. Медицинская сестра, заметив группу солдат, подошла к нам:

– Есть раненые?

Я показал ей на Куликова и попросил:

– Возьмите друга в медсанбат.

Она открыла дверь санитарной машины, которая была забита ранеными. Послышался тихий стон. Белые чистые повязки выделялись среди пропитанных солью гимнастерок. Я заметил, что многие солдаты были ранены в голову, подумал: «Работа снайперов». Медицинская сестра быстро закрыла дверь, крикнула:

– Подъедим позже! – запрыгнула на подножку автомобиля и укатила.

Через некоторое время Кулик очнулся, попросил пить. Мы уже раздобыли воду, наполнив каждый свою фляжку и не забыв про фляжку Кулика. Я поднес ему воду, которая была еще холодная, предупредил: «Три глотка!». Кулик повиновался. Через два-три часа он поднялся на ноги, но жаловался на сильную головную боль.

Когда вновь подъехала санитарная машина, Кулик отказался ехать. От медсестры мы узнали, что наш лейтенант Чаузов ранен и находится в медсанбате, который был в километре от нас. Я попросил медсестру подбросить меня туда, она строго посмотрела и ответила:

– Это – санитарная машина, а не такси, и загружена она ранеными солдатами.

Медсестра была в звании сержанта. Я взял руку под козырек и ответил:

– Ясно, товарищ сержант! Пехота должна ходить пешком.

Развернулся и быстрым шагом пошел в направлении санбата. Вскорости меня догнала санитарная машина, дверь кабины открылась, выглянула медсестра:

– Садись, пехота, подвезу.

Дорогой сержант спросила:

– Что, солдат, обиделся?

– Да нет, я привык, что на войне все грубые, черствые, даже женщины.

По прибытию в медсанбат медсестра помогла мне отыскать лейтенанта Чаузова. Ранен он был в левое плечо. Сестра подвела меня к его кровати и доложила по форме:

– Товарищ лейтенант, примите своего пехотинца.

Лейтенант очень обрадовался моему появлению. Поблагодарил сестру за оказанную помощь. Она спросила:

– Вопросы будут?

Я поспешил ответить:

– Никак нет, товарищ сержант, спасибо!

Медсестра скупо улыбнулась и удалилась.

Лейтенант не скрывал своей радости от встречи со мной. Чаузов хорошо знал обстановку и рассказал мне, что после освобождения города Дунина наш полк перешел во второй эшелон. До четырех часов ночи мы должны отдыхать. Нашему полку требовалось пополнение, особенно стрелков. Я задал ему вопрос:

– Товарищ лейтенант, это, наверное, ошибка, что третья стрелковая рота нашего батальона штурмовала японские казармы без поддержки техники, а танки подошли, когда казармы уже были взяты?

Он мне ответил:

– Войны без ошибок не бывает, на войне каждая секунда решает исход боя. Все зависит от боевого счастья, удачи. Вот сегодня, вы с Куликом ушли вперед, а Погарский с опорной плитой остался с нами. Привести миномет к бою вы не смогли. Не трудно представить, что было бы, задержись Катюши хоть на минуту… Пришлось бы город Дунин второй раз брать.

– Было страшно, – сознался я, – Кулик потерял сознание, свалился рядом с двуногой. Я стал трясти его за гимнастерку, чтобы привести в чувство. Погарского нет, от вас нет никаких команд, японцы кричат: «Банзай, Банзай»…

– А что с Куликом? – тревожно спросил лейтенант.

– Наверное солнечный удар, а может от того сознание потерял, что много воды выпил.

– А вот вода – тоже немаловажная ошибка для солдата, – заключил лейтенант. – В эту жару от солнечного удара умерли Сопин, Ершов, Галимулин, Шатохин и многие другие...

– Товарищ лейтенант, как теперь мы будем без Вас?

– На первых порах вами будет командовать лейтенант первого взвода Земляной и новый командир роты старший лейтенант Чалых, а через день-два пришлют пополнение и вам дадут командира взвода.

– Старший лейтенант Чалых никого не знает, как он будет нами командовать?

– Ничего, разберется.

– А Ваша рана серьезная?

– Не знаю, кажется, пуля застряла в кости плеча. Как поправлюсь, я вас сразу найду. Первый бой и жару вы выдержали. Мы, минометчики, хорошо помогли нашей третей стрелковой роте и другим при штурме японских казарм.

Похвала лейтенанта Чаузова для меня была очень важна. От него я впитывал заряд энергии. С Чаузовым мы были сила!

В палату зашла медсестра и стала читать список очередных на операцию. Когда прочла фамилию Чаузова, лейтенант коротко ответил:

– Я.

На прощание лейтенант пожал мне руку и сказал:

– Я знал, что ты найдешь меня. Привет минометчикам. Берегитесь снайперов. Ну, торопись. Погарский теперь на месте.

Мне не хотелось уходить, но его слова я воспринимал как приказ. Автоматически взял руку под козырек, сказал:

– Слушаюсь.

Выскочил из помещения и направился к своим. Шел я по обочине дороги, мимо меня пробегали танки, автомашины с солдатами, все спешили на край города. Без особого труда я нашел своих минометчиков. Погарский уже получил из полевой кухни еду на троих и ждал меня с Куликом. Теперь мы были во втором эшелоне и могли немного расслабиться… понемногу мы начинали понимать, что совсем недавно прошли крещение боем. Теперь политработники могли начать принимать солдат в партию КПСС. На нас, зеленых солдат с опаленной молодостью, возлагались большие надежды. И мы, зараженные патриотизмом солдаты, были готовы на новые подвиги, не подозревая, что нас ждет!

А впереди нас ждет Большой Хинган, где 40 лет строили оборону японские самураи. Бой за город Дунин – это «цветочки», «ягодки» окажутся в горах, на перевале. Наш тернистый путь пройдет через города Северной Кореи (Ранан, Сейсин, Пхеньян). Состоится дружеская встреча с американскими войсками в Корее на 38-ой параллели. Нас проведет судьба по городам Китая (Муданьцзян, Харбин, Чанчунь, Сыпин, Аньшань, Шэньян (Мукден)). Именно в Мукдене 16 августа 1945 года десантники нашего полка возьмут в плен императора Манчжурии Пуи. По воле рока наши с ним пути пересекутся дважды. Второй раз – в 1950 году на станции Пограничная на Дальнем Востоке, когда наше Советское правительство будет передавать Пуи в Китай как военного преступника.

Последние дни войны император Хирохито и народ Японии начнут осознавать, что капитуляция неизбежна. В июне 1945 года Кабинет Министров Японии твердо решит сражаться до последнего японца, но император окажется более настойчивым, он выступит с радиообращением к нации о безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил. В знак протеста военный министр, командующий армией и флотом, и другие военоначальники, следуя традиции самураев, совершат обряд харакири[3]. После капитуляции японской армии, нам еще долго придется выкуривать из блиндажей[4] японских солдат, не подчинившихся приказу императора.

После окончания войны 02 сентября 1945 года, мы, безусые солдаты, не знали, что нам еще 7 лет без отпуска служить в чужом краю. А как хотелось крикнуть: «А я в Россию, домой хочу, я так давно не видел маму!!!». Но время оставалось тревожным: Черчилль бряцал оружием, обострялся конфликт между Северной и Южной Кореей. В Южной Корее появились американские войска. Назревал новый перекрой ранее разделенного мира. Мы робко задавали вопрос своему начальству: «Когда же демобилизация?». Ответ был ожидаемым: «Служить будем столько, сколько потребует Родина!». И мы без тени сомнения выполняли свой долг.